Сейчас бизнес приносит стабильный доход, а бабочки из итальянского шелка можно найти во многих московских магазинах. Помимо бабочек девушки выпускают собственную линию женских рубашек, производство которых находится в Свердловской области.

В 2013 году Гузель взялась за новый проект Cocco Bello Honey. В деревне Малый Турыш, в 200 километрах от Екатеринбурга, ее отцу Равилю Санжапову по наследству перешла пасека с 69 ульями. Семья решила проблему сбыта больших объемов меда, придумав производить редко встречающийся в России продукт – крем-мед с различными ягодными добавками. Пасека стала локомотивом в восстановлении практически вымирающей деревни – местные жители, в частности пенсионерки, получили работу на производстве и на сборе ягод. Сейчас там постоянно работают шесть человек, а летом количество сотрудников вырастает до 40. Деньги на развитие пасеки Гузель удалось собрать с помощью трех успешных краудфандинговых кампаний – суммарно они принесли 2,5 миллиона рублей, при этом каждый раз заявленная изначально сумма была превышена. Пасека растет, и производство расширяется. Благодаря «крем-меду с ягодками» о бабушках из свердловской богом забытой деревни узнали посетители столичных маркетов и аудитория The Village. В планах Гузель не только развивать и укреплять свой бизнес, но и продолжать улучшать жизнь деревни и ее жителей.

 

Социальное предпринимательство

«Сейчас самая главная задача в социальном предпринимательстве – попытаться связать опыт поколений».

— Какое определение социальному предпринимательству ты даешь сама для себя?

Для меня социальное предпринимательство – это когда твой бизнес, в первую очередь, направлен на то, чтобы решать какую-то социальную проблему. Он с этого начинается.

Мой проект изначально был направлен не на то, чтобы сделать что-то новое в мире меда и это продать, а чтобы дать людям работу и потом уже подумать, как это превратить в полноценный рабочий механизм. Была задача сделать что-то, что принесет колоссальное моральное удовлетворение, но при этом окупится и даст доход.

Сейчас ведется много споров на тему, какой бизнес считать социальным. Тренд «социальное предпринимательство» становится модным, и, к сожалению, часто люди стараются всячески притянуть свой бизнес к слову «социальный», хотя нередко никакой социальностью там и не пахнет. Просто он создал нечто, чтобы зарабатывать деньги, а сейчас ищет зацепки для аудитории. Человек заявляет: «Я социальный!» или «Я экологичный!», «Я биоорганичный!», а по факту, когда начинаешь разбираться, понимаешь, что это все просто слова, которые привлекают лишние 10% покупателей. Часто так делают наши конкуренты, которые позиционируют себя как органические фермеры. А когда в три клика проверяешь, то оказывается, что люди не производят ни меда, ни ягод, все закупное. Где ценность товара? Зато на этикетке есть крупными буквами надпись. Мне кажется, рано или поздно эти вещи нужно начать как-то регулировать, чтобы четко отделять мух от котлет. Иначе потом будет хаос.

— Но, в принципе, социальное предпринимательство сейчас в России развивается? Или про это просто больше стали говорить?

Оно развивается, но не такими темпами, как хотелось. Пару лет назад я и сама еще не особо понимала, что это такое. Потому что когда у тебя есть стоящее дело, ты не задумываешься, как оно называется. Ты просто идешь и делаешь, а потом находятся какие-то люди, которые говорят: «Смотрите, а ведь это оно!» Но таких бизнесов появляется все больше, чему я рада. Однако могло быть и еще больше.

— Что помогает, а что мешает развитию социального предпринимательства в нашей стране?

Помогает то, что СМИ начали об этом писать. В прессе сейчас это называют новым трендом, новым словом. Хотя оно не новое, на самом деле. Я вот читаю книгу «Люди с безграничными возможностями: в борьбе с собой и за себя», которую мне подарила Янина Урусова, директор культурного центра «Без границ», автор проекта «Акрополь», посвященного людям, которым ампутировали конечности. И знаешь, еще при Петре I была создана парусиновая фабрика, на которой работали непригодные для морской службы матросы, списанные с кораблей. Эта мануфактура была создана специально, чтобы дать людям возможность работать и чувствовать себя достойно. Это было, потом пропало. Ну что ж, самое нужное и правильное время, чтобы это возрождать. Другой момент, что сейчас, в силу определенных экономических причин, намечается тренд у государства говорить об этом. Дай бог, чтобы они хотя бы говорили, но главное – чтобы не мешали. Единицы пытаются что-то делать в сложных сферах, где государство не справляется, но даже этим единицам умудряются мешать. Не мешать – самая большая помощь от государства.

— Основные преграды и препятствия для создания соцбизнеса?

Самое главное препятствие у людей в голове, я убедилась в этом за время своей работы. Я постоянно разговариваю с папой, провожу ему внушение на эту тему. Папа все-таки представитель другого поколения, прошедшего 90-е годы, когда надо было как-то зарабатывать, чтобы нас кормить. У людей того поколения очень много страхов: «А вдруг я сделаю, а меня разграбят, а вдруг я сделаю, а меня сожгут, а вдруг придут бандиты» и т.п. То есть самое главное препятствие, почему люди сидят и ничего не делают, – они просто боятся каких-то фантомов, которые они сами же себе нередко и придумали.

Еще я бы отметила, что в социальном предпринимательстве успешных проектов у молодежи не так много. Большая часть людей, которая идет в эту область или заинтересована в ней, это все 40+. И это отчасти проблема, потому что очень многие из них считают, что кто-то им что-то должен. Дайте мне грант, дайте преференции, снизьте налоги, и тогда у меня получится. Но эта позиция очень потребительская. Ты ждешь от кого-то поблажки, чтобы начать делать изменения вокруг себя. Здесь страдает логика, и, как правило, из этого ничего не выходит.

Научить таких людей сделать какую-то жизнеспособную модель, которая бы зарабатывала, крайне сложно. Мой пример – у меня папа заведует производством, и у него вся расходная часть, которая касается людей, продуктов. Я эту расходную часть не вижу, я вижу доходную, потому что моя задача – генерить идеи. И я осознаю, как ему трудно с этой отчетностью, как много людей в том поколении, которые не умеют грамотно считать, соотносить цифры, планировать. Просто так история сложилась, тогда не было никаких гарантий, никакой стабильности. Ты вкладывал сегодня и молился, чтобы завтра что-то получить.

Это просто проблема поколений. Сейчас самая главная задача в социальном предпринимательстве – попытаться связать опыт этих поколений. Нашего поколения 25+, поколения наших родителей 45+ и поколения, которое идет за мной, – оно еще интереснее, оно еще умнее. По сути, сейчас уже три работоспособных поколения, и они все невероятно разные. У одних есть молодость, они воспитывались в относительно сытые времена, они изначально задумываются не о том, как выживать, а о том, как сделать бизнес с честным лицом. Есть наше поколение (в том числе и наши спонсоры на краудфандинге) – я вижу, что им важно чувствовать потребителя, знать его в лицо, минимизировать количество посредников. И есть поколение моего папы, которое говорит, а «вдруг не получится, а вдруг…» Но у них есть опыт переживания кризисных ситуаций, которого у меня нет, – в 1998-м я была еще маленькой, в 2008-м я еще училась в университете и так сильно на себе его не почувствовала. А есть еще поколение наших бабушек и дедушек – и от них ты тоже берешь опыт. Наверное, у нас все более-менее получилось, потому что я поняла, что нам надо не поучать друг друга, а учиться друг у друга. И в моей семье это большое счастье, что мы не поучаем, а друг друга обогащаем.

— Есть ли у тебя с твоим папой в отношении бизнеса какие-то вопросы, где вы непримиримы? Всегда ли можно договориться и убедить в правильности своей позиции?

Договориться можно всегда. Я вообще не понимаю, как можно не договориться. Просто когда ты договариваешься, то должен учесть потребности всех сторон, все взвесить и понять, где золотая середина. Конкретно с моим папой у нас абсолютно разные точки зрения на дизайн, например. Самое главное, когда ты что-то новое хочешь привнести, ты должен четко аргументировать, почему это так.

— На Западе есть определение соцпредпринимателей – «деятельные нонконформисты». Согласна с ним?

Я всегда стараюсь опускать за скобки то, с чем я не согласна. Но ведь нужно понимать, что если бы в деревне все было хорошо, если бы я видела довольные лица пенсионеров, то, наверное, ничего бы не получилось. То есть по сути это моя форма несогласия с той действительностью, что я вижу. Просто я об этом не говорю, я говорю скорее о решении этой проблемы. Почему нас поддержало столько спонсоров на краудфандинговых платформах? Понятно, что людям жалко, – проблема пенсионеров в маленьких деревнях есть у очень многих семей. Но нас поддерживают не потому, что им жалко, а потому что мы предложили выход из этой проблемы.

То, что люди из социального предпринимательства определенным образом меняют нечто, с чем они не согласны, – это абсолютно точно. Вообще любой бизнес, даже не социальный, а просто хорошо работающий, зарождается часто с того, что человек просто не нашел какого-то продукта на рынке. Так появились мои бабочки – я хотела их купить, но не могла отыскать то, что мне нравится. Теперь они есть, они продаются, они востребованы другими людьми. И с социальным предпринимательством так же – люди делают нечто, чтобы изменить что-то вокруг себя, решить какую-то проблему. А потом они это выносят в мир и говорят: «Вот, возьмите». И оказывается, что таких людей, которые волновались об этом же, очень много. И по спирали об этом говорят все больше.

Когда я в 2005 году приехала в Москву, нынешней культуры благотворительности еще не существовало. А сейчас она есть. Определенно есть культура донорства, есть люди, которые подписаны на регулярные пожертвования в тот или иной фонд. Я сейчас вижу, что это четкие, отлаженные механизмы. И я понимаю, что чем больше мы будет говорить о социальном предпринимательстве, чем больше будет полемики, тем скорее отладятся эти механизмы и здесь. Когда общество будет решать, что поддержать, а что нет. Мы в очень интересное время живем, потому что общество сейчас сильно воспитывается само по себе, несмотря на обстоятельства, которые есть вокруг нас. Я это вижу по своей аудитории, по друзьям – сознательность сейчас повышается. Я, конечно, сужу по Москве в первую очередь, в регионы я езжу, но мало. Но мне кажется, впереди много интересного. По крайней мере, наши дети точно увидят результаты того, что мы делаем. Это важно.

— Кризис – катализатор или стопор для развития социального предпринимательства?

У меня такая позиция – если уж ты предпринимателем назвался, то, пожалуйста, сделай без всяких преференций, грантов и так далее так, чтобы твой бизнес был устойчив даже в наше непростое время. Мне сложно судить о чужих проектах. На нас кризис сильно не повлиял. Может, потому что у нас очень сознательная публика, которая поддерживала даже в кризис, так как она понимает: купили банку меда здесь – в деревне бабушка получила деньги. Может, отчасти кризис был и катализатором. Наша история как-то идет особняком. И вообще люди привыкли к слову «кризис». Многие говорят, что прошлый год был тяжелый, а мы за него выросли в 2,5 раза. Может быть, у нас такой большой рост, потому что мы еще молодые. Посмотрим, что будет, когда мы наберем критическую массу, и эта ниша будет занята и другими предпринимателями.

Краудфандинг

«Краудфандинг – не только деньги, это еще и большой бесплатный пиар. Он позволяет сделать так, чтобы твоя история пошла в народ. Еще благодаря этому я могу рассказать свою историю людям и побудить их что-то сделать – это та самая возможность менять мир вокруг себя маленькими делами».

— Ваши проекты на краудфандинговых платформах набрали более 2,5 миллионов, каждый раз заявленная сумма была превышена, плюс вы выиграли конкурс социально ориентированных стартапов Goodstarter. Благодаря чему это получилось, это закономерно?

Закономерно? Никаких закономерностей нет. Это работа 24 часа в сутки. Когда я запускала первую кампанию, меня, естественно, никто не учил, как сделать это правильно. И нам очень повезло с тем, что у нас такой «пересбор» средств. Мы заявляли 150 тысяч рублей, а собрали 450 тысяч, чему очень удивились. Еще нам очень повезло, что нам удалось достучаться до прессы. Буквально за три или четыре дня до конца первой кампании о нас написал «Большой город». Благодаря этому мы собрали еще порядка 200 тысяч за три дня – реальный фурор для нас. Мы думали, что соберем заявленную сумму и дальше будем как-то стараться заработать еще средства. Но в итоге люди нас поддержали, мы получили больше. У нас остались деньги, мы купили нужное оборудование и тогда задумались, что, раз есть оборудование, количество людей будет расти и нам будет нужно помещение. Тогда мы быстро созрели для второй кампании и собрали деньги на цех. Собрали снова больше заявленного. Третья кампания была через год – мы обстроились и поняли, что мы растем, нужно строить вторую часть цеха. И снова собрали. Но это реально работа 24 часа в сутки – ты общаешься с миллионом людей, делаешь так, чтобы твою историю услышали и узнали как можно больше потенциальных спонсоров.

У нас куча «воинов в Фейсбуке», которые воюют с действительностью только в соцсетях. Но в итоге они помогли о нас рассказать, и на последнем проекте у нас были спонсоры из 120 городов. То есть в каждом из этих городов у нас есть агент влияния, который рассказал о проекте своим друзьям. Поэтому краудфандинг – не только деньги, это еще и большой бесплатный пиар. Он позволяет сделать так, чтобы твоя история пошла в народ. Еще благодаря этому я могу рассказать свою историю людям и побудить их что-то сделать – та самая возможность менять мир вокруг себя маленькими делами. И это тот путь, где тебе меньше всего могут помешать.

— Ты как-то отметила, что основная часть ваших краудфандинг-спонсоров – это не молодежь, это люди старше 30. Какие они?

Поначалу я думала, что наши будущие спонсоры – это молодая аудитория The Village и «Aфиши». Но оказалось, что в среднем это люди, кому за 30. Я старалась большинство увидеть лично и передать им благодарность, чтобы установить контакт и понять – кто они? И я поняла, что эти «фейсбучные бойцы» вообще-то отличные люди, которые сегодня задумываются о том, как нам всем вместе повернуть вектор развития в другую сторону. Сделать этот вектор более социальным. Потому что у нас явная недоработка в этом плане у государства.

— Что важно учесть при создании краудфандингого проекта?

Когда создаешь проект, надо чтобы в первую очередь у тебя была какая-то идея. На Западе краудфандинг работает как тестинг продукта. У нас краудфандинг не так развит. Вот ты придешь к людям и скажешь: «Ребята, я хочу шить бабочки, помогите собрать денег на новую коллекцию». И шансов в таком случае – ноль. Самый первый вопрос – почему я должен дать тебе свои деньги на развитие твоего бизнеса? Я задам такой же вопрос. И денег не дам. Потому что если у тебя есть бизнес-идея – пойди и вложи себя, свое время и минимум денег и попробуй, работает или нет. Поэтому, если тебе нужны деньги, ты должен подумать об ответе на вопрос – почему люди должны тебе их дать, чем уникально твое предложение, чем оно полезно?

Жизнь и работа в деревне

«Наши бабушки перестанут выглядеть так жалко для Запада только тогда, когда дети и внуки научат их смотреть шире, помогут им».

— Можно ли остановить вымирание российских деревень?

Вымирание деревни, по моим ощущениям, остановить можно. Но, конечно, повезет не всем. Деревне для жизни нужна молодежь, а молодежь не появится, пока не будет работы. Поэтому первое, что нужно деревне, – рабочие места. Если молодежи нет, то, основывая там производство, не нужно бояться работников в возрасте. Это тоже работающая категория и зачастую еще более ответственная и трудолюбивая, чем молодежь. Они начинают работать, начинают общаться друг с другом, с соседними деревнями. Если мы сейчас скажем, что нам нужен еще один работник, – к нам выстроится очередь. У нас постоянно спрашивают, не планируем ли мы расширять штат. Люди старшего поколения не боятся работы. Может быть, где-то монотонной работы. Но для них это еще и возможность быть нужными. Это важный факт, у молодежи этого нет. Мне кажется, когда у нас в деревне начнут появляться частные производства, деревня начнет оживать. Но чтобы такие производства были, очень важна проблема сбыта продукции. Производить что-то сейчас в России несложно – вложи денег, купи оборудование, наладь процесс. Вопрос в другом – как это сбыть, как организовать логистику.

— Как этот сбыт наладить? Во что все упирается – бюрократические проволочки, отсутствие связи между фермером и потребителем, монополия крупных фирм?

Проблема в том, что, если фермер что-то производит, даже первоклассное, он просто физически не успевает заняться сбытом. Он занят производством едва ли не круглые сутки. Мой папа, например, контролирует все, он занят на пасеке и в цехах постоянно. И кроме того, он уже не может разговаривать на том языке, на котором надо говорить, занимаясь сбытом. Проблема в том, что фермеры не могут найти мое поколение, которое могло бы заниматься продажами, которое сейчас несколько другое, чем раньше. Еще все упирается в то, какое у тебя хозяйство, что ты производишь, можешь ли ты в большом городе поставить это на реализацию. В крупные торговые сети чтобы пробиться, у тебя должен быть как минимум маленький завод… Для каждого фермера процесс сбыта очень индивидуален.

— Экопродукты – штука дорогая. А гарантию, что они действительно качественные, дать могут далеко не все из тех компаний, кто позиционирует себя как «эко».

Самые умные люди разглядели большой тренд в экомаркировке. Это просто сейчас очень хорошо продается. При этом очень часто себестоимость такой продукции считается на коленке. Так что вопрос ценообразования очень щекотлив, притом что у нас сейчас средний класс превращается в бедный. Особенно все это касается Москвы. Ты можешь поехать, например, в Дмитров и купишь у бабули помидоры с грядки в несколько раз дешевле, чем в экомаркетах, – и она не кричит, что это органика, хоть и удобряла их только навозом. Рынок экопродуктов сейчас не насыщен. Особенно успешны те, кто продумывает зацепки аудитории и свой стори-менеджмент, кто знает, как оформить упаковку. И кто хорошо понимает, кто их клиенты. Нужно время, чтобы все это устаканилось.

— Есть ли в деревне проблема инертности населения? Не в привычке ли это у людей – сидеть, жаловаться и ждать, когда появится кто-то и изменит их жизнь? Должно ли этим заниматься государство, или в первую очередь это усилия самих людей?

Я привыкла не пенять на государство вообще, так как четко понимаю, что оно не социально. Пусть оно это декларирует, но в реальности этого нет. В этом плане оно старается дистанцироваться. И смысл тогда пенять на государство? Для меня это именно проблема инертного населения, людей, которые не оставляют для себя никакого выбора. Уезжаешь за 50 км от Москвы, и везде есть такой флер безысходности. Спрашиваешь в деревне, как дела, и слышишь: «Ну чо, доживаем, ну помрем скоро…» У них нет никакой надежды, они закрылись в своей ракушке, говорят, что все плохо и лучше не станет, но делать ничего, чтобы стало лучше, не будут. Нужны дети этого поколения, которые скажут: «Да вы что – мир такой большой! Вы столько всего еще не видели! Можно делать огромное количество вещей, можно что-то получать, что-то видеть в этой жизни!» Наши бабушки перестанут выглядеть так жалко для Запада только тогда, когда дети и внуки этих бабушек научат их смотреть шире, помогут им. Зачастую это невозможно, потому что они упираются. Но все они хотят жить. Это все дети войны, которые очень ценят жизнь, каждое ее мгновение. И ты вполне можешь показать, что есть не только дрова-печка-дом, но и что-то еще. Но тут проблема – кто это сделает. Чаще всего молодежь уезжает, ей неинтересно, у нее в деревне нет возможностей.

— Как изменился Малый Турыш за эти три года?

Видимых изменений особенно нет. Кроме наших построек, новые дома там не появились. Но мы хотели бы развивать деревенскую инфраструктуру. Надеюсь, что скоро мы построим там детскую площадку. Удивишься, но в Малом Турыше есть семь детей (летом до 15), которые там живут и играют на дороге. Мы туда приезжаем с дочкой и спокойно на эту дорогу выпустить ее не можем, потому что хоть деревня и маленькая, никогда не угадаешь, а не поедет ли по этой дороге пьяный шофер.

Еще нам бы хотелось дать возможность людям в деревне пить нормальную воду. Там один колодец, и он очень старый, с водой проблемы. У нас будет еще один краудфандинг-проект, на котором мы, в том числе, будем собирать деньги и на решение этого вопроса.

— Нет нормальной воды, звучит дико…

Да, просто вода… Мы заботимся о детях в Африке, а у нас есть свои пенсионеры, которые не могут найти нормальную воду.

Хобби и бизнес 

«Люди начинают заниматься любимым делом. И поэтому у них появляется улыбка на лице. А эта улыбка меняет наше с тобой качество жизни, потому что мы видим этих людей на улице».

— Мое поколение родители ориентировали на высшее образование. Для них оно было залогом счастливой и безбедной жизни. Сейчас все больше примеров того, что люди начинают заниматься чем-то как бы «непрестижным» – готовить, варить кофе, что-то делать руками. И у них получаются очень крутые проекты. И они счастливы. Возвращается ли уважение к прикладным профессиям?

Если говорить про Москву, то такая тенденция есть. Многие дети, выучившиеся по указке родителей, поняли, что занимаются не тем, о чем мечтали. Сейчас они идут делать руками то, что реально приносит им удовольствие. Я от этого тренда очень тащусь, потому что люди начинают заниматься любимым делом. И поэтому у них появляется улыбка на лице. А эта улыбка меняет наше с тобой качество жизни, потому что мы видим этих людей на улице. Самое главное, люди начинают выбирать не то, что диктует им система, они учатся руководствоваться своими желаниями, они, наконец, осознали, что это их жизнь и у них есть право ей распоряжаться, несмотря на то, что подумает общество. По крайней мере, это происходит в Москве. Таких людей здесь уже много. Они много работают, но ловят кайф от своей работы. Я этому рада.

— В чем самая большая сложность превращения хобби в бизнес и единственный источник дохода?

Самое сложное, на мой взгляд, – сам момент перехода. Часто сталкиваюсь с такой позицией: человек работает, получает зарплату, но хочет делать что-то другое и решается все в одночасье бросить и заняться своим делом. Но если ты еще не попробовал, пойдет или не пойдет, но решил уходить с насиженного места, это, мне кажется, неправильно. Люди хотят быстро сжечь все мосты и нырнуть в пучину. Я считаю, что пока есть возможность совмещать – совмещайте. Дайте своему детищу вырасти. Когда вы поймете, что у него крылья сильнее, чем у международной компании, вот тогда и переходите в свое дело полностью.

Беседовала  Даша Шаповалова

Обсудить статью и следить за новостями сайта на страницах в социальных сетях Facebook и Вконтакте

Больше материалов о социальном предпринимательстве здесь